Грустная судьба Владимира Арсеньева

Арсеньев   В 1917 году исследователю Дальнего Востока В. Арсеньеву исполнилось 45 лет. В день своего рождения, 10 сентября, он находился в поездке на реке Тунгуска. Арсеньев в ту пору занимал должность комиссара по делам туземцев Дальневосточного края. В одном из писем с Тунгуски он констатировал: «…товарищи не хотят признавать их (аборигенов) за людей и чинят насилия. Свободу они поняли как свободу самых жестоких и грубых насилий». До Октябрьской революции еще оставалось почти 2 месяца, но Владимир Клавдиевич уже распознал главную особенность наступающих времен.

Арсеньев родился в Петербурге. Его отец занимал разные должности на Николаевской железной дороге, вышел в отставку в 1913 году заведующим движением, являлся почетным гражданином Санкт-Петербурга. В семье Арсеньевых было девятеро детей. По окончании гимназии Владимир поступил в Петербургское юнкерское училище, по окончании которого подпрапорщиком отбыл к месту службы, сначала в Польшу и лишь в 1900 году на Русский остров, южное предместье Владивостока. Назначение было не случайным. Еще юнкером увлекся естественными науками и под влиянием преподавателя М.Е.Грумм-Гржимайло, брата знаменитого путешественника, мечтал попасть на Дальний Восток, малоизученную окраину России. Хлопоты наконец увенчались успехом. Правда, до занятий чистой географией, этнографией было еще далеко. Поначалу поручик, а потом штабс-капитан Арсеньев, если и совершал походы, то с сугубо военными, разведывательными, рекогносцировочными целями. , В дневнике существовал раздел «Сведения о японских шпионах» и такая, например, запись от лета 1906 года «с военной точки зрения эти увалы и распадки, заросшие кустарником и покрытые редким лесом, дают возможность скрыто передвигаться пехоте с ручным пулеметом»

И все-таки именно в начале века Арсеньев родился как путешественник, исследователь неизвестных земель, этнограф. С особым пристрастием он наблюдал жизнь народов Забайкалья, Уссурийского края, делал топографические измерения местности, собирал сведения о флоре и фауне, геологии, гидрологии, возможностях колонизации. К концу десятых годов XX столетия материалов накопилось так много, что, будучи по делам службы в Петербурге, сумел классифицировать их и выступить с докладами в Русском географическом и Военно-историческом обществах, Офицерском собрании, показал собранную коллекцию на Общероссийской этнографической выставке. Был награжден се- ребряной медалью РГО. По возвращении в Хабаровск Арсеньеву было позволено целиком посвятить себя изучению края. Его назначили производителем работ в Переселенческом управлении землеустройства с сохранением офицерского чина и довольствия, затем чиновником особых поручений приамурского генерал-губернатора. Имя Арсеньева стало настолько известно в научных кругах, что попытка в 1917 году отправить его на фронт натолкнулась на сопротивление Академии наук, по ходатайству которой решение было отменено. В январе 1917 года Арсеньева производят в подполковники

Потом произошла революции, (сначала буржуазная, в октябре —
— социалистическая. О последней ученый узнал по возвращении из очередной экспедиции. Ему бы эмигрировать, тем более, что американский консул предлагал помощь, но не решился. «Я должен был бы поставить крест на всю свою исследовательскую работу… Мои друзья и знакомые находились в бедственном положении, а я, вместо того, чтобы помочь им, бежал, бросив на произвол судьбы. Революция для всех — в том числе|и для меня. Я решил разделить участь своего народа».

Правда, справедливости ради, надо сказать, что советская власть ничего плохого лично Арсеньеву не сделала. В 1918 году он совершил еще одно большое путешествие – на Камчатку. С 1921 по 1928 годы написал знаменитые романы            «Дерсу Узала», «По Уссурийскому краю», «В горах Сихотэ-Алиня», удостоившиеся похвалы Горького и ставшие популярными, несколько лет читал курс лекций в университете, продолжал путешествовать, систематизировать наблюдения, собранные материалы, дневниковые записи, занимался общественной работой, в 1924 году, как лояльный советской власти царский офицер, был снят с учета в ГПУ. И в то же время спокойным Арсеньев себя не чувствовал, он осознавал свое одиночество, чуждость окружающим. В конце 1918 года бандиты в попытке ограбления убили отца Арсеньева, мать, двоих сестер, брата, прежние соратники по путешествиям умерли или уехали, а с новыми общего языка найти не мог. В конце экспедиции 1926 года к притокам Амура он писал в дневнике: «Научные сотрудники быстро собрали вещи и уехали… Словно тяжелая ноша свалилась с моих плеч. Я почувствовал себя свободным человеком, наконец-то принадлежу самому себе, могу двигаться, говорить свободно, не боясь искажений».

А опасаться было чего. По окончании экспедиции на Арсеньева последовал донос в ГПУ о том, что он ведет враждебную пропаганду. На обратной стороне повестки на допрос писатель попытался вспомнить, о чем же таком он говорил: «Масса энергии уходит зря, без займов не обойтись, нет широкого кругозора у людей, чистота на улицах Германии и грязь в Хабаровске». Пришлось долго и нудно оправдываться, восстанавливать в памяти беседы: где, с кем, в каких выражениях. К счастью, оргвыводов не последовало. Но к тому времени это был уже не первый пасквиль. Ранее Арсеньева обвиняли в том, что, будучи | А вовремя интервенции директором Хабаровского музея, он продал часть коллекции в США. Это тоже была клевета, но и от нее пришлось долго отмываться.

Впрочем, окружающие немногим ошибались в оппозиционности Арсеньева. Поручик А. Митропольский оставил воспоминания о том, как в 1924 году ему и четырем его товарищам, тоже бывшим офицерам, Арсеньев помог бежать из Владивостока в Харбин, снабдил подробнейшей картой, компасом, прекрасно зная край, рассказал о предварительном пути. «На прощание последовало крепкое рукопожатие. Много моему сердцу сказал долгий взгляд Арсеньева, им он пожелал мне и удачи в побеге, и успеха в моей жизни в чужой стране…» И кто знает, не пожалел ли тогда знаменитый путешественник о своем былом решении отказаться от услуг американского консула, уж очень нерадостным было его настоящее. «От мучительного тоскливого сна меня разбудили голоса рабочих. Я вышел из палатки и вновь увидел чужих людей. Я старался уловить хоть одну черту в лице их, хоть жест, хоть что-нибудь в этике, что напомнило бы прошлое. Тщетно! Кругом все чужие лица. Наскоро я напился чаю, сел в лодку и велел отчалить. Я убегал от этих людей. Я понял, что успокоение найду только в одиночестве. Все в прошлом!».

Арсеньев умер своей смертью в сентябре 1930 года, простудившись в одном из походов. Однако, что ждало его в будущем, ясно из судеб жены Маргариты Николаевны, расстрелянной 21 августа 1938 года, и дочери Наташи, проведшей в лагерях в общей сложности более 15 лет. В 1931 году газета «Красное знамя» опубликовала статью, в которой говорилось: «Мы имеем право кваллифицировать взгляды Арсеньева как откровенно шовинистические…» А вот письмо, посланное ученому в 1927 году орочами, одним из малых народов Дальнего Востока: «Наша жизнь незавидная, мы очень стеснены, потому что неразвиты и нет человека, который мог бы нас научить, и потому всегда поддаемся обману. Только вы один человек, который нас не обманывал и всегда помогал, учил хорошему». Типичный шовинист.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *