Коротко о разных — 5

А. Твардовский
Из воспоминаний Л. Лунгиной: «Он был большой, высокого роста, широкоплечий, с круглым лицом и маленькими глазками ярко-голобого цвета с исключительно пронзительным взглядом: он все видел, все замечал. Как только он появлялся, то был только он, и слушали только его.
У него была очень своеобразная манера говорить – с особым выговором, характерным для его родных мест, и не повышая голоса, поскольку он был уверен, что все только его и слушают. Умолкал он совсем не для того, чтобы передать слово другим, это ему явно и в голову не приходило, а чтобы подобрать выражение поточнее. у Александра Трифоновича было удивительное свойство – уметь восторгаться. Это далеко не всем талантливым и большим людям дано. Твардовский отнюдь не был свободным человеком – наоборот. Его связывало не только то, что он был членом партии и правления Союза писателей, главным редактором самого спорного журнала («Нового мира»). Твардовский вышел из крестьянской семьи. Отца его во время коллективизации раскулачили и сослали. И, с одной стороны, своеобразная крестьянская психология заставляла Александра Трифоновича почитать тех, кто стоял у власти, а с другой, он мучился, неся в себе это почтение, так как был человеком исключительно честным и ему претило поступать против совести. Он был как связанный великан, зажат в тиски между своими чувствами и требованиями ЦК, который командовал литературной жизнью».

А. Солженицын
Из воспоминаний Л. Лунгиной: «Солженицын приходил к нам дважды. Первый раз – повидаться с Некрасовым (Виктор Некрасов, писатель, автор повести «В окопах Сталинграда»). Он с ним говорил, как школьный учитель, который распекает провинившегося мальчишку. Внушал, что Вике надо полностью изменить образ жизни, вставать спозаранку, работать в десять раз больше, писать по меньшей мере четыре-пять часов в день. Красно-синим карандашом расписал ему распорядок дня. Вика, живое воплощение свободы, корчился от смеха, а Александр Исаевич, никакого внимания на это не обращая, продолжал: а главное, он говорил, ты должен бросить пить. Ничего, кроме минеральной воды. Солженицын не видел людей, к которым обращался. Он не говорил – он проповедовал.
Во второй раз он приходил послушать записи Галича. Прямо с порога сообщил нам, что у него есть всего двадцать две минуты, прослушал начало песни, сказал “эта мне неинтересна, следующую”. Послушал целиком всего две или три, наиболее реалистические. Все время смотрел на часы и ровно через двадцать две минуты встал, как будто закрыл заседание. И ушел, ничего не сказав».

И. Эренбург
Из воспоминаний Л. Лунгиной: «В пятидесятом или пятьдесят первом, не помню точно год, в Москву приехал американский писатель-коммунист Говард Фаст. Он беспокоился о судьбе своего друга поэта Переца Маркиша. До Фаста доходили слухи, что Маркиш арестован. Но кого он ни спрашивал — никто не хотел подтверждать этот слух. Тогда Фаст обратился к Эренбургу, с которым был хорошо знаком, убежденный, что тот скажет ему правду. Эренбург его успокоил, сказал, что на прошлой неделе они с Маркишем виделись, а теперь он уехал из Москвы на несколько дней, — пожалуйста, не волнуйся, скоро вернется. Но Говард Фаст волновался. Он решил подождать. В конце концов ему дали знать, что скоро он сможет повидаться с другом. Жене Маркиша позвонили из тюрьмы и велели принести костюм, ботинки, галстук и так далее, чтобы Маркиш выглядел презентабельно. Спустя неделю Фаст и Маркиш в сопровождении одного якобы приятеля — разумеется, из КГБ, — встретились в «Национале», чтобы вместе пообедать. Маркиш подтвердил, что все в порядке, и успокоенный Фаст, ничего не заподозрив, уехал в США. А в конце лета пятьдесят второго года Маркиш был расстрелян. Фаст никогда не простил Эренбурга, скрывшего правду».

Ю. Олеша
Юрий Карлович Олеша — один из так называемой «Одесской плеяды»: Ильф, Багрицкий, Катаев, Бабель, Нарбут. В начале двадцатых сказкой «Три толстяка» и повестью «Зависть» триумфально вошел в молодую советскую литературу, написал пару киносценариев, пару пьес, которые шли, в том числе в постановке Мейерхольда, выступал на I съезде писателей, из рук Горького получил членский билет Союза и … замолчал почти на 30 лет. Скептически относящиеся к Советской власти комментаторы предполагают: по идеологическим соображениям. То, как считал нужным, писать не мог, по указке — не хотел. Перебивался литературной поденщиной. Переделывал, доводил до ума чужие пьесы, сценарии, придумывал репризы для цирка, начинал, но не заканчивал пьесы, занимался переводами, боролся с безденежьем. Пил.
«Однажды в Алма-Ате, в эвакуации Олеша пришел в ответственный закрытый распределитель.
— Девушка, я русский писатель Олеша, нахожусь здесь временно в эмиграции, мне нужно 200 грамм портвейна.
— Вы тут не прикреплены, — сказала девушка.
— Мне не нужны ваши портфели из клеенки, ваши халаты, тетради в косую линейку. Я русский писатель Олеша, мне нужно 200 грамм портвейна.
Кончилось тем, что был вызван постовой милиционер и увел Олешу в отделение. Молоденький дежурный лейтенант стал заполнять протокол.
— Фамилия?
— Достоевский.
— Что вы мне голову морочите?
— Данте.
— Вы Олеша, — сказал лейтенант, разглядывая писательский билет. — Тут же подпись Горького, я же вижу, это не факсимиле. —
— Спиноза, — продолжал Олеша.
— Какой еще Спиноза?
— Достоевский, Данте, Олеша, Спиноза — все они одно, в дальнейшем именуемый «автор», — скандируя, сообщил Олеша.
Поздней ночью он явился в гостиницу пьяный. Безрукий швейцар, друг Олеши, держа его, пьяного, спросил:
— Алеша, Алеша, ну чего тебе надо?
— Мне надо счастья, привратник».
«Не мучайте поэта, не измеряйте его на свой дюйм…, дайте ему прожить по его странным, фантастическим…, безумным, самому себе приписанным во сне, в бреду законам» — сочувственно предварил рассказ об этом случае знавший Олешу писатель Б. Ямпольский, невольно доказывая, что отличие проступка от поступка состоит только в точке зрения.
Последняя книга Ю. Олеши «Ни дня без строчки» вышла после его смерти. Она — своеобразный литературный джаз. Бессистемно собранные мысли, размышления, зарисовки, воспоминания, портреты известных людей: «Познакомься, Юра, — сказал Катаев.. — Имени того, кому он меня представлял, он назвать не осмелился…Тот протянул мне руку. Я подумал, что это старик, злой старик; рука, подумал я, жесткая, злая; на нем была шапочка, каких я никогда не видел — как будто из серого коленкора. Да, он был также и с тростью! Он стоял спиной к морю, к свету и был поэтому хотя и среди голубизны, но силуэтом. И поскольку силуэт, то бородка его, видимая мне в профиль, была такая же, как и форма трости, — твердая, загнутая и злая. Этот старик еще прожил много лет — целую жизнь! Написал много прекрасных страниц… этот старик… — Иван Бунин». Умер Ю. К. Олеша в 1960 году в возрасте 61 года.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *