Шкловский
Известный советский писатель и литературовед В. Шкловский в 1917 году состоял активным членом партии эссеров, представлял Временное правительство на фронтах Первой мировой, поднимал в атаку батальон, был ранен, награждён Георгиевским крестом. В 1922 году сумел избежать засады чекистов, пытавшихся его арестовать, ушёл в Финляндию, перебрался в Берлин. Оттуда 1 923 году отправил во ВЦИК письмо с просьбой о разрешении вернуться. Получил его и до конца дней оставался лоялен Советской власти. Говорил: «Когда мы уступаем дорогу автобусу, то делаем это не из вежливости».
Из воспоминаний Шкловского о 1917 годе
«Все знали, что наступление будет. И шёл опрос представителей частей: пойдут ли их части в бой?… Странно было слушать, как подробно обсуждался план наступления на собрании более чем в сто человек. В Станиславове перед самым наступлением были собраны члены ротных комитетов ударной группы и тоже обсуждали наступать им или не наступать. Я не говорю уже о митингах в самих окопах в нескольких десятках шагов от противника».
О 1919 годе
«Жили ужасно. Спали в пальто, покрывались коврами, особенно гибли люди в домах с центральным отоплением. Друг мой жил посреди комнаты между четырьмя стульями, покрытыми брезентом и коврами. Залезет, надышит и живёт. Электричество туда провёл. Там написал работу о родстве малайского языка с японским.
Мои старые знакомые жили в доме на одной аристократической улице. Топили сперва мебелью, потом полами, потом переходили в следующую квартиру. В доме, кроме них, никого не было.
В одном московском доме жила военная часть. Ей было отведено два этажа. Но она их не использовала, а сперва поселилась в нижнем. Выжгла этаж, переехала в верхний, пробила в полу дырку в нижнюю квартиру, квартиру заперла, а дырку использовала, как отверстие уборной. Предприятие это работало год.»
Шкловский был очень остроумным человеком. «Видел карточку Федина (писатель такой). Сидит за столом между статуэтками Гоголя и Толстого. Сидит – привыкает».
В 30-е годы во время поездки на строительство Беломорканала на вопрос чекиста, как он здесь себя чувствует, ответил: «Как живая черно-бурая лиса в меховом магазине». На Беломорканал Шкловский попал не случайно. Статьей с требуемыми властью выводами надеялся спасти арестованного брата. Не вышло. Тот так и умер в заключении.
Шульгин
Правый политик начала ХХ века В. Шульгин придерживался взглядов современных тягнибоков и К. «По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды…» – писала в 1919 году редактируемая им газета «Киевлянин». Но во время процесса Бейлиса Шульгин встал на сторону защиты. В 1914 году во Львове он встретил старого еврея. Тот сказал: «Я хочу, чтобы вы знали… Есть у нас такой… Он на целый свет. Так он назначил день и час… По всему свету! И по всему свету, где только есть евреи, что веруют в Бога, в этот день и час они молились за вас!» «Когда иногда я бываю очень беден, я говорю себе: «Ты богат. За тебя молились во всем мире… И мне легко» – писал Шульгин впоследствии.
Кони
Выдающийся русский судебный деятель А. Ф. Кони встретил Октябрьскую революцию в очень почтенном возрасте. Званий сенатора, академика, действительного статского советника, члена Госсовета он, естественно, лишился и остался без средств. Зарабатывал чтением лекций рабочим и солдатам. Семидесятипятилетний старик с больными ногами, на костылях ковылял по улицам в самые отдалённые концы Петрограда, чтобы за двухчасовую лекцию разжиться селёдкой, кусочком хлеба. И не раз сердобольные женщины пытались дать ему милостыню, когда он по пути присаживался отдохнуть.
Именно в ту пору он написал письмо Луначарскому: «Ваши цели колоссальны. Ваши идеи кажутся настолько широкими, что мне это кажется гигантским, рискованным, головокружительным… Я верил и верю в Россию, я верил и верю в гиганта, который был отравлен, опоен, обобран и спал. Я всегда предвидел, что, когда народ возьмет власть в свои руки, это будет совсем в неожиданных формах, совсем не так, как думали мы, прокуроры и адвокаты народа. Так оно и вышло».
Если о письме узнал Ленин, он наверняка ещё более уверился в своём мнении, что «интеллигенция – г…но»