«Судьба склонна облекать в трагические формы именно жизнь великих людей», — писал он. И словно о себе. Потому что насколько светло и счастливо было начало его жизни, настолько трагичен конец.
Великий австрийский писатель Стефан Цвейг родился 28 ноября 1881 года в семье богатого предпринимателя. Детство, юность прошли в атмосфере достатка, беззаботности, высокой духовности и культуры — естественных атрибутов существования верхушки австрийского общества тех лет. Гимназия, филологический факультет Венского университета, посещение музеев, театров, библиотек, обязательное для молодого человека путешествие по Европе, затем — Индия, Индокитай, США, Куба, Панама. В 19 лет Цвейг написал первую книгу — стихотворный сборник «Серебряные струны», благодаря солидному состоянию родителей издал его на собственные деньги и послал своему кумиру — поэту Райнеру Мария Рильке. Между ними завязалась дружба, прерванная лишь смертью последнего. Цвейг вообще был дружен едва ли не со всеми великими деятелями культуры, своими современниками — Т. Манном, З. Фрейдом, Г. Уэльсом, О. Роденом… Окружение и весь образ жизни оказали соответствующее влияние на его принципы и восприятие действительности. Цвейг был гуманистом, верил в грядущее процветание и благоденствие Европы, путь к которому, считал он, лежит через культурное и духовное единение народов. В годы перед Первой мировой войной, понимая, что надвигается нечто страшное, предполагал тем не менее этого избежать: «Мы надеялись на Жореса, на социалистический интернационал, на то, что железнодорожники скорее взорвут рельсы, чем позволят отправить своих товарищей на фронт. Мы рассчитывали на женщин, которые откажутся принести в жертву Молоху своих детей и мужей, мы были убеждены, что духовная и моральная сила Европы проявит себя в критический миг…»
Надеждам не суждено было осуществиться. Война началась. Но Цвейг по-прежнему наивно верил в силу слова и убеждения: «Хорошо было бы издавать нечто вроде газеты с увещеваниями против бесчеловечного ведения войны, с призывом к облегчению людских страданий»,
— обращался он к Р.Роллану.
В боевых действиях писатель не участвовал. По протекции он определился офицером на архивно-библиотечную должность и единственной поездкой в сторону фронта была его командировка в Галицию для сбора плакатов и листовок на русском языке.
Двадцатые годы — период литературного расцвета Стефана Цвейга — вновь вселяют в него уверенность в то, что Европа по-прежнему является очагом прогресса и гуманизма в мире, что минувшая война стала последней в истории. В 1928 году на празднование столетнего юбилея Льва Толстого писатель приехал в Советский Союз. Пробыл он в нем всего две недели, но и за этот короткий срок смог ощутить «внутренний подъем, легкий туман духовного опьянения. Но что вызвало такое волнение?» Цвейг пишет: «Дело было в людях. Все они были убеждены, что участвуют в грандиозном всемирно-историческом деле, всех воодушевляла мысль, что они идут на выпавшие им лишения во имя высокой цели». Впрочем, в отличие от других представителей западной интеллигенции — Л. Фейхтвангера, А. Кида, Б.Шоу — советскую власть Цвейг не поддержал, он выступал против диктатуры пролетариата, не принимал обожествления вождей и многочисленные политические процессы не ввели его в заблуждение.
Да, обмануть Цвейга было сложно. Он был великим знатоком человеческой души и характера, но, как ни странно, оставался при этом в непоколебимой убежденности торжества их лучших качеств и свойств и, видимо, из-за своего идеализма переоценивал способность людей размышлять и совместными действиями сопротивляться силам зла.
29 июня 1930 года в газетной статье Цвейг писал: «Я убежден, что агитация отдельных безответственных личностей, стремящихся послать миллионы людей под пулеметы, потерпит неудачу; однако этот безусловный оптимизм не должен помешать нам… со всей строгостью преследовать любую попытку военной интервенции даже в предварительной стадии газетной пропаганды и затуманиванием мозгов». Куда там! В 1933 году, именно благодаря «затуманиванию» мозгов, в Германии к власти пришли нацисты. Быстрыми темпами их идеи захватили Австрию. Это было огромным ударом по миропониманию Цвейга. За два года до аншлюса он бросил свой уютный дом в Зальцбурге с уникальной коллекцией манускриптов и эмигрировал в Англию. Но и там его ждало разочарование — Мюнхенский сговор. Чемберлен, пытаясь умиротворить Германию, подписал с Гитлером план раздела Чехословакии (к слову, в 1938 году чехословацкая армия была одной из сильнейших в Европе. Гитлер вспоминал: «То, что мы узнали о военной мощи Чехословакии после Мюнхена, ужаснуло меня — мы подвергали себя большой опасности»). Англия ликовала, парламент аплодировал своему премьеру, французы предлагали поставить ему памятник, а мудрый Цвейг писал: «Мы знали то, что им было неведомо, мы понимали, что произошло и что должно произойти. Они не могли понять, пытаясь, вопреки всему, упорствовать в заблуждении, что слово есть слово, договор, и что с Гитлером можно договориться». Мир Цвейга — гуманиста, либерала — разрушился, все, что было для него свято, во что нерушимо верил, обратилось в прах.
…В начале века редактор отдела фельетонов одной венской газеты Т. Герцль, с которым сотрудничал Цвейг, предложил своему молодому, подающему надежды коллеге помочь в деле развития сионизма. Цвейг вежливо отказался. Проблемы соплеменников его не волновали. Сам-то он был гражданином Европы, интернационалистом. И вдруг в 1935 году маститый писатель узнает о том, что в Берлине на площади перед Рейхстагом фашисты сжигают его книги как раз из-за национальности автора, а в 1938 — что его мать умерла в Вене потому, что ей по «Нюрнбергским законам» некому было помочь.
Культ насилия, человеконенавистничества шествовал по Европе, мир света и добра отступал. И, казалось, не было силы, способной этому противостоять. В 1941 году Цвейг отправился в Латинскую Америку, оттуда перебрался в США, но вскоре поселился в небольшом курортном поселке Петрополис недалеко от Рио-де-Жанейро. Там 22 февраля 1942 года вместе с женой он ушел из жизни, приняв большую дозу снотворного.
«Жизнь ничего не дает бесплатно, и всему, что преподносится судьбой, тайно определена своя судьба» (С.Цвейг, «Мария-Антуанетта»).